Имя Элены Ферранте гремит по всему миру на протяжении уже пяти лет. Американский издатель Ферранте Europa Editions не запускал масштабной рекламной компании, но только в Америке продано более 1,2 миллионов экземпляров “Неаполитанского квартета” — несомненного бестселлера Ферранте.
И это при том, что до недавнего времени никто не знал имени и пола автора, скрывающегося под псевдонимом. Ферранте давала редкие интервью только по переписке и отказывалась рекламировать свои книги, настаивая на том, что проза может сама говорить за себя.
На русском языке сейчас изданы два тома из четырех. Но критики и читатели постоянно признаются, что, не имея сил ждать, заказывают следующие книги Ферранте на тех языках, которые знают: английском, итальянском, немецком…
“Книги Ферранте распространяются лихорадкой и сарафанным радио,” — пишет Boston Globe.
Это произошло и со мной. Три недели я спокойно ждала доставки “Моей гениальной подруги” из России в Лилль, не подозревая, что меня ждет. Но, прочтя первую книгу квартета за пару ночей, я не могла остановиться. Так у меня появился премиум-аккаунт на амазоне (для быстрой доставки в течение суток), и каждые несколько дней в мою дверь стучал один и тот же курьер. Мы обменивались заспанными улыбками, и я расписывалась за получение очередного увесистого кирпича на английском.
“Лихорадка Ферранте протекает примерно так: вы покупаете книгу Ферранте, потому что подруга сказала вам, что вы непременно должны прочесть ее. Вы читаете пару страниц, а когда приходите в сознание, на дворе 3:00 ночи, книга закончилась, и вы гуглите остальные три названия в “Неаполитанском квартете,” — пишет The New Yorker.
Интервью за Элену Ферранте частенько дает ее переводчица на английский Ann Goldstein. Продолжая традицию, я решила поговорить о феномене Ферранте с ее переводчицей на русский Ольги Ткаченко.
Мы учились на одной кафедре в Литературном институте, поэтому сразу перешли на ты.
Е.О.: Ольга, ты провела с романами Ферранте больше времени, чем любой из читателей. Перевод — это ведь личные отношения. Какие они у вас?
О.Т.: Даже если откинуть то, что перевод трех книг Неаполитанского квартета – мое детище, для меня это история во многом родная и понятная. Особенно первый том. Все время, что я читала ее, меня не отпускало ощущение, что это про мое детство непростых и почти по-сицилийски мафиозных 90-х, что это не какой-то там неаполитанский квартал, а моя родная подмосковная Дзержинка… Это, пожалуй, во-первых.
Во-вторых, на мой взгляд, ценна она своим реализмом до зубного скрипа, в рамках которого умудряется не только идти и смотреть по сторонам, но и, так сказать, пританцовывать на ходу. Ценна внутренним чувством свободы, кое-где доведенным до наглости: ничего не боится, тем и прекрасна. Ну и чисто стилистически этот рассказ – местами полушедевральный, местами “лавочного” типа: как бабушки у подъезда – мне нравится. Я люблю такие вещи, обнаженно-честные, прямые, живые. Если все это как-то резюмировать, это очень простая и очень родная история, по-русски родная, как ни странно. Я всегда за эту русскую созвучность итальянцев любила, а тут такой шанс ее прочувствовать!
Да, вот эти сальто: то, как ты говоришь, полушедевральное повествование, то монолог бабушки у подъезда – многих сбивает с толку. Как думаешь, Ферранте специально это делает?
Конечно, специально. Это явный прием, создающий ту самую подкупающую честность текста. Если тот, кого подобные стилистические “американские горки” сбивают с толку, задастся вопросом, почему при этом он до сих пор держит книгу в руках (если держит, конечно), то быстро поймет, что именно это неровное, местами нарочито упрощенное повествование его и удерживает. Оно процентов на 80 формирует образы персонажей и на все 100 – доверие к ним читателя.
В книгах по писательскому мастерству часто говорят, что в прозе события должны вытекать одно из другого. Сюжет – это последовательность взаимообусловленных событий. Но Ферранте позволяет событиям просто сваливаться на голову ее героев. Например, когда исчезает ребенок Лины – это просто происходит, и, по сути, мало влияет на сюжет. Что это, по-твоему? Почему Ферранте делает такой выбор?
И здесь все та же установка на обнаженную честность. В романе сделано все возможное, чтобы читатель следил не за созданием успешного текста автором под псевдонимом Элена Ферранте, а за литературной исповедью писательницы Элены Греко. И вообще, автор всеми силами старается от привычных литературных и стилистических рекомендаций уклоняться. В этом, возможно, и состоит залог успеха этого немудреного в целом текста. Я, кстати, не считаю, что в нем есть какие-то случайные повороты сюжета. Просто одни события в Неаполитанском квартете призваны двигать сюжет вперед, без чего роман невозможен, а другие выполняют функцию атмосферную, задают картинку, настроение, тон, нагнетают и сгущают краски. Вот и эпизод с ребенком (мы же про третий том говорим, да?), на мой взгляд, можно отнести к группе атмосферных.
Что касается событий, “сваливающихся на голову героев”, – это тоже прием. Книги по писательскому мастерству учат нас, что события должны быть связаны, учебник по теоретической стилистике, – что автор в тексте наделен всеведеньем. Только вот Ферранте изо всех сил прячет автора за вовсе не всеведающей (и куда менее талантливой, нежели Ферранте) рассказчицей Эленой Греко. Что известно Греко, то знает и читатель. Если же этот текст привести в соответствие с принятыми и признанными теориями, он не то что потеряет читателя, а просто рассыплется, потому что вызов литературным теориям и есть в значительной степени авторский замысел и авторский метод Ферранте.
Итак, Ферранте позволяет себе вольно обращаться с сюжетом. Она также часто пересказывает, а не изображает события. Диалоги в ее книгах оставляют желать лучшего. Книги написаны таким простым языком, что подойдут для иностранцев, только изучающих его. В них нет игры слов и видимых стилистических трюков. Но при этом от книги невозможно оторваться. Как ты отвечаешь для себя на вопрос, почему?
Игра слов в тексте есть, только игра эта по правилам Ферранте. Неаполитанский квартет – большой, значительный и, бесспорно, удавшийся литературный эксперимент. Бросив своеобразный вызов искушенному вкусу современного читателя, пресытившегося стилистическими трюками, эстетикой текста как задачей, фантастическими и злободневными сюжетами, автор смог не просто прозвучать во весь голос, но и заразить половину Европы так называемой феррантеманией.
Оказалось, что рассказ о послевоенной Италии может звучать невероятно актуально, персонажам, чтобы называться настоящими героями, вовсе не обязательно совершать героические поступки в окружении фантастических декораций, что слушать внимательно можно неторопливый, местами затянутый, простым языком написанный рассказ с заведомо известным финалом.
Это все вовсе не случайность, а результат колоссальной авторской работы по вовлечению читателя в текст. То, что многочисленные обитатели бедного неаполитанского квартала к середине первого тома становятся нам как родные, а проблемы работников колбасной фабрики увлекают не меньше сюжета успешного блокбастера или сводки актуальных новостей, – огромное авторское достижение. Каждое слово, событие, каждая неровность этого текста ориентированы на то, чтобы тексту верили. Эта задача выполнена блестяще, многопланово, глубоко. Потому текст и не отпускает.
Мне казалось, ее должно быть несложно переводить: она не заигрывает ни с языком, ни с читателем. Это ложное ощущение?
Ну, на мой взгляд, “несложно переводить” не бывает. К тому же там все же есть переводческие задачки. И такой рваный “лавочный” стиль всегда подразумевает обширную переводческую интерпретацию: когда среди простых предложений вылезает фраза на полстраницы, начинаются муки совести: пытаться запереть все содержимое в один чемодан или все же расфасовать, чтобы и читателю, и переводчику проще жилось. Когда текст классический, формула – держаться текста; когда текст откровенно плох – помочь автору и читателю; а вот когда текст хорош, но ты чувствуешь, что по-русски будет тут тяжело, тут перегружено, – вот тут все формулы улетучиваются куда-то. Мой мастер в Литературном институте, прекрасный Евгений Михайлович Солонович, учил нас, что художественный перевод – это где-то на кончиках пальцев. Так вот, при соприкосновении с Ферранте кончики пальцев так и жжет. Очень непростой текст для перевода, я бы сказала.
А можешь привести небольшой пример для наглядности?
Основные примеры у меня пока из третьего тома, забегать вперед не могу, потому что в руках русского читателя совсем недавно оказалась вторая книга. Но могу признаться, что есть в этом тексте фразы, над которыми думать приходилось неделями. Если читатель этих моих мучений не заметит, – буду считать своей переводческой удачей.
Если же вспоминать работу над первым томом, крайне непростым и интересным оказалось выстраивание текстовой географии. Поскольку Неаполь и квартал, воспитавший почти всех главных героев, являются полноправными действующими лицами романов, с их портретом работать пришлось очень основательно. Помню, как рисовала на листке бумаги пространственное соотношение шоссе и тоннеля, железнодорожной насыпи, набережной, описанных районов, отслеживала по своей карте маршрут прерванного ливнем путешествия Элены и Лилы к морю.
Тем интереснее мне было обнаружить в интернете сайт с географией Ферранте, созданный силами поклонников Неаполитанского квартета. Они нашли и сфотографировали ключевые места, описанные в тексте. Так к моей неинтерактивной карте переводчика прибавились вполне интерактивные панорамы… Это все элементы переводческой кухни, незаметные и совершенно необходимые. То же с языком: переводить простой в языковом плане текст куда труднее, чем сложный. Удержаться от украшательства и правки тех же диалогов, сохранить некоторую “непричесанность” фраз – еще полбеды, а вот врасти в этот текст, проследовать за автором в его непростой и небанальной авторской задаче, стать даже не Эленой Ферранте, а немного Эленой Греко, минуя все привычные литературные теории, – куда сложнее.
Наверняка у тебя есть любимые места в тексте, где ты забывала, что ты переводчик?
Я очень люблю первую часть первого тома – Историю дона Акилле. Я знаю, что именно она многих читателей раздражает: дескать, слишком уж все по-детски, однообразно, растянуто. А я ее, помню, очень легко и увлеченно писала. Есть такое состояние переводчика художественной литературы, когда он не ощущает, что переводит, а будто бы пишет свой текст. Нет, он ничего не придумывает при этом лишнего, четко придерживается оригинала, но есть в работе особое ощущение свободы. Состояние, похожее на чтение взахлеб полюбившегося текста, когда сознание картинку дорисовывает быстрее, чем читаются слова. Так я и провела эти 80 страниц. Рада, что они попались мне в самом начале, помогли войти и вписаться в текст.
Не могу не спросить… Ты общалась с автором?
Меня часто спрашивают, кто же Элена Ферранте, а я (с упорством младшеклассницы Лилы Черулло, утверждавшей, что убийца дона Акилле непременно женщина) твержу, что автор – женщина. Но мы с Лилой можем и ошибаться.
