Тексты Ольги Примаченко любят за музыкальность их ритмов, неожиданность образов, остроту интонаций. Из ее блога «Жизнь в гнезде» выросла книга «С тобой я дома». Я чувствую, что давно пора было поговорить о магии, которая там создается. Включайтесь в беседу, спрашивайте в комментариях.

– Оля, ты автор сумасшедше популярного блога «Жизнь в Гнезде». И меня однажды поразило, когда ты сказала, что пишешь потому, что читатели хотят, ждут твой текст. Верно ли я тогда тебя поняла? Ты пишешь поэтому?

— Не совсем, Катя. Скорее, я пишу, потому что не могу не писать — это мой способ фиксировать себя в мире, напоминать себе, что «я есть», и проявлять те мысли, которые, словно дрожжевая закваска, бродят в голове. Если я не буду писать, меня разболтает и унесет, наделает внутренних трещин, перекроет мне важное. И я буду меньшей, чем могу быть, чем мне надо быть, чтобы чувствовать себя комфортно.

У меня нет обязательств перед читателями в плане периодичности или тем — блог не является моим средством заработка, когда нужно любой ценой держать высокую посещаемость для рекламодателей. Не является моей «витриной» способностей, портфолио как журналиста или копирайтера. Он просто такое место силы (в первую очередь для меня), куда можно прийти, зарыться в буквы, немножечко полежать, иногда — поплакать, а потом встать, отряхнуться и пойти дальше. Я знаю, что есть люди, которые очень ждут новых текстов, но писать только потому, что их ждут, не умею. Это не рабочие тексты, за которыми маячат тени редактора, дедлайна и гонорара. Это… другое.

— Расскажи о своем методе: писать по абзацу за утренним кофе и иметь статью к концу недели. Писатели часто представляют свое дело многочасовым и трудоемким. И боятся потом сесть за стол. Но ты ставишь себе целью один абзац?

— Абзац в день — это очень хорошая практика письма, очень продуктивная. И очень рассудочная. Есть тексты, которые так не напишешь. Точнее — которые так не пишутся. Им нужно здесь и сейчас, пока ком в горле и алкоголь в крови. Пока звучит голос. Пока не остыло объятие. Пока пищит и подпрыгивает радость внутри. Пока болит. Именно такие тексты потом «выстреливают», облетают весь интернет, растаскиваются на цитаты. И начинают жить отдельной жизнью — в них словно зашивается собственный авторский код: никто не вспомнит, кто его написал, но что такой текст существует — будут знать многие.

Я хорошо понимаю тех, кто представляет писательство делом «многочасовым и трудоемким». Потому что я тоже пишу медленно и иногда боюсь подступиться к чистому листу, представляя, скольких сил это от меня потребует (почти год без нормального сна из-за маленького ребенка учит быть крайне жадной до своих ресурсов). Но опять же — когда пишешь, потому что не можешь не писать (и это не имеет ничего общего с графоманством), писательство становится инструментом восстановления в том числе. Не знаю, работает ли это с художественными текстами (я за всю жизнь не написала ни одного рассказа), но моя эссеистика (назову это так, да простит мне эссеистика) — отличная психотерапия (для меня).

— Можешь ли ты описать, как к тебе приходит образ?

— Спонтанно. В самых неожиданных ситуациях. Иногда кормлю ночью сына, склонившись над кроваткой, — и приходит такое яркое, свежее, нигде ранее не слышанное сравнение, что тут же хочется его записать, зная, что оно станет отличным украшением текста. Если не его стержнем.

Понимаешь, я очень чувствительна к словам и ритмике. В свое время меня глубоко впечатлила проза Татьяны Толстой, когда я поняла, что ее можно читать под метроном, настолько она вальсирующая, четкая. Каждое слово — как шаг в танце. Ты, может, до этого булку с маслом жрал и крошки на чистый пол стряхивал, а тут вдруг раз, текст схватил тебя за руку — и повел. И ты уже чище и больше, ты выше и дальше, ты лучше, чем был до этого.

Когда у меня случаются тексты, внутри которых хочется танцевать, когда «каждое слово хочется взять, повертеть в руках, поцеловать и вернуть на место» (как написала мне читательница Ксения Егошина), я чувствую себя очень счастливой. Очень на своем месте. И очень благодарной.

Мне нечему научить тех, кто стремится писать художественные тексты, и я точно никого не смогу «вдохновить на роман», как делаешь ты. Я не писатель. Я воспринимаю тексты через другую призму — как терапию. Для себя и для читателя, стараясь донести до него (и до себя), что с нами «все в порядке». Я не придумываю образы, не выстраиваю сюжет, не пытаюсь добиться в написанном завершенности. Я работаю с текстом по-другому, как с инструментом для других целей — не чтобы «вообразить и вовлечься», а чтобы продышаться, проплакаться, если нужно, и отпустить.

— Как ты потом шлифуешь образ, «докручиваешь», чтобы он засиял?

— Мне кажется, я шлифую не образы, а стиль, и это мое отдельное проклятье! Как только я понимаю, что у текста совершенно точно появилась ритмика, я уже не могу выключить метроном в голове. Читатель уже танцует, автора повело. Убери ритм, вернись к обычной повествовательной интонации («вернись к журналистике») — и в тексте тут же появится залом, некрасивый и ощутимый. Помнишь, ходили по интернету картинки «ад для перфекциониста»? Вот примерно так же я ощущаю, когда ушла в экспрессию там, где в принципе можно было обойтись и без нее, и текст превратился в чемодан без ручки — и бросить жалко, и нести тяжело.

— Многие ли образы не проходят отбора, многое ли ты вычеркиваешь, чтобы сделать тексты лучше?

— Когда текст только из печи, он и без редактуры кажется отличным (и иногда это и правда так). Однако когда я готовила тексты последних нескольких лет для своей книги, то правила многое. Ты сегодня и ты три года назад — разные люди. Так же и с текстами. Некоторые фразы начинают резать слух, где-то «чувствуешь, что уже так не чувствуешь», а крепкие выражения, тогда казавшиеся уместными и подходящими случаю, больше таковыми не кажутся — их хочется убрать или заменить. Вообще себя править довольно утомительное занятие — это как все равно снимать запись собственного голоса с диктофона: бу-бу-бу, бу-бу-бу… я что, правда так противно говорю? (Улыбается.)

— Что приходит к тебе первым: идея текста или образы?

— Образы. Или даже чувство, которое требует слов. Сильная эмоция.

— Как ты придумала «великие горюны»? А то, что стрелка надписи you are here на карте «указывает прямо туда, под ребра. Не под твои, а на те, из одного из которых — ты…»?

— Великие Горюны придумал муж, Саша, — так он однажды назвал мои периоды жаления себя. У него очень теплое бытовое чувство юмора, которое я обожаю. Такое тонкое и удивительное умение — обнаруживать смешное в драме. А про ребра… Первоисточником стала картинка с сердцем, запавшая мне когда-то в память, а дальше уже работа подсознания. Не знаю, как объяснить понятнее.

— Как ты понимаешь, что текст удался?

— Когда он звучит как музыка. Язык нигде не спотыкается, а образы живые и легко узнаваемые. Когда каждый абзац на месте, когда вообще весь текст — как ладно скроенный костюм. Дорогой английский костюм, который ни сноса не боится, ни времени.

— Я помню твои тексты еще по газете «Переходный возраст». Уже тогда они были яркими и запоминающимися. Но бывали ли у тебя времена, когда ты не была уверена, что хорошо пишешь? Вообще, ты из тех, кто «знает, когда пишет хорошо», или из тех, кто «пораженье от победы сам не должен отличать»?

— Я раньше вообще не считала, что пишу как-то уникально. (Журналистские тексты пишутся-то по-другому.) И только в блоге я спустила себя с поводка «как надо» и стала писать так, как хочу. Как оно само пишется.

У меня есть рубрика «иронично, иронично» — там собраны некоторые тексты времен моей работы на LADY, когда я писала под псевдонимом, от лица эдакой развеселой удалой барышни, которая знает о любви, мужчинах и жизни всё. Ну так вот — я теперь понимаю, что это говнотексты, на самом деле. Ну то есть они веселые, с отлично подобранными картинками, всегда имевшие огромное количество просмотров (а именно такая задача и ставилась), но сейчас мне за большинство из них стыдно. Я выросла из этой манеры письма, из этого вечного «уга-уга». Изменились обстоятельства жизни, изменилась я, изменился стиль. Сместился фокус. Я честно попробовала недавно написать что-то в таком же духе (ведь это все еще хорошо продается) — стало противно от самой себя. Нет, не могу. Не я.

— Верно ли я понимаю, что у тебя с твоими текстами… любовь? Ты не заставляешь себя писать и не сомневаешься в своем таланте? Как ты этого достигла, как этого можно достичь?

— Это может прозвучать очень самонадеянно, но дар слова — это единственное во мне, в чем я уверена. Мне не досталось какой-то особенной красоты, быстрого ума или художественного таланта. Но дар письменного слова (потому что вживую я являю собой образчик отменного косноязычия) у меня есть. Я люблю слова, и это взаимно. Есть люди, способные за три минуты накатать огромное полотнище букв, причем вполне сносного качества. Это не про меня. Я пишу жутко медленно, поэтому крайне тщательно выбираю, для кого писать, что и за какие деньги (если мы говорим о статьях на заказ).

Никогда в жизни не писала в стол или «просто так». Любимая ламповая жежешечка не считается — туда я пишу действительно «для себя», выравнивая заваленный горизонт и возвращая спокойное дыхание.